Авторизация

Ничего святого. Часть 2
Читать вторую часть рассказа "Ничего святого" Павла Корнева

 

Ничего святого

часть 2

  

   Знаменосец Бестии! Потусторонняя тварь здесь, в храме заштатного городишки!

   Но почему о ней знал лишь отчим Латерис и никто кроме него?

   Ведь это такая ответственность! Такая честь!

   Величайшие монастыри соперничали за право заточить в своих стенах тёмные сущности, которые не были отправлены в преисподнюю вслед за их безумной госпожой. Как одна из реликвий Odii Causam [12] могла оказаться в храме Луто? Почему епископу ничего об этом не известно?

   И хоть отчим Латерис мог просто бредить, проверить его слова требовалось незамедлительно. Одна лишь ненависть прихожан сковывает тёмную тварь, и если храм будет осквернён, страшно даже представить, сколько бед сумеет натворить слуга Бестии!

   Я выскочил из тюрьмы и только сбежал с крыльца, как в ворота ворвались трое солдат. Двое в кожаных панцирях с окованными железом дубинами, третий с коротким пехотным мечом и в кирасе, на которой светился свежей позолотой девиз "Odium aut Mortis". [13]

   Комендант городского гарнизона Марк Хаста, собственной персоной.

   Обернувшись, я глянул на маячившую в тюремном оконце толстую морду надзирателя и за цепочку вытащил серебряный жетон служителя Officium Intolerantiae. Но без толку, комендант уже коротко бросил подчинённым:

   - Взять самозванца!

  И те кинулись в атаку!

   - Fatuus! [14] - выругался я и шагнул навстречу низкорослому солдату, бежавшему первым.

  Тот даже сообразить ничего не успел. Просто со всего маху налетел лицом на вскинутый посох и навзничь рухнул на землю. Его приятелю свезло не больше: увесистая палка крутнулась в моих руках, и взлетевший от земли нижний конец угодил служивому между ног.

  Бедолага взвыл - даже меня передёрнуло.

  Проняло и коменданта; с кислой миной он убрал руку с рукояти меча и взъерошил волосы, изображая раскаянье:

  - Не судите строго, отчим. Ошибся.

  Я зашагал к воротам, поравнялся с ним и на ходу небрежно бросил:

  - Прощаю тебя, пасынок мой.

  Марк Хаста опустил взгляд и с облегчением перевёл дух, но стоило оставить его за спиной, моментально скрипнули ремни доспехов.

  Oh mea odium! - и почему всегда одно и то же?

  Резко крутнувшись, я перехватил руку с ножом и, стиснув мускулистое запястье, плавным движением скользнул коменданту за спину. До хруста вывернув предплечье, свободной пятернёй вцепился Хасте в волосы и со всего маху ткнул его лицом в кирпичную кладку забора.

   Раз, другой, третий. И ещё, и снова - до тех пор, пока забрызганную кровью землю не усыпали обломки зубов.

   После отпустил обмякшего коменданта, и тот без чувств повалился в грязь. С превеликим удовольствием перерезал бы засранцу глотку прямо здесь и сейчас, но не подобает верному пасынку Церкви растрачивать свою ненависть на людей.

  И потому, лишь пару раз пнув Хасту носком сапога в незащищённый доспехами пах, я оставил его в покое, поднял с земли перепачканный грязью и навозом посох и побежал к храму.

   На улицах - никого. Беспризорные дети, нищие и пьяницы с наступлением темноты куда-то запропастились, и даже свиньи с собаками больше не попадались на глаза.

  Городок словно вымер.

   Неужто чувствуют что-то?

   Возможно и так...

   На храмовую площадь я вбежал со стороны шатров комедиантов. Прислушался, успокаивая дыхание, - тишина. Где все? Где?!

  Вот тут мне и стало не по себе. "Мы и в самом храме станцуем, если в цене сойдёмся!", - вспомнились слова черноволосой девчонки.

  Храни меня ненависть!

   Я рванул к храму и навалился на массивные ворота, но те оказались заперты. Тогда обежал мрачное здание с задов и толкнулся в пристрой. Дверь едва слышно скрипнула, я переступил через порог и сразу расслышал размеренные хлопки и тяжёлое, с присвистом дыхание.

   Я тихонько прокрался по тёмному коридору, и вскоре уши уловили странную неправильность. Тяжко вздыхал один человек, а глухие отголоски ударов не походили ни на стук спинки кровати о стену, ни на звонкие шлепки ягодиц.

   Неужели... Я осторожно заглянул в освещенную тусклым светом лампады келью и с неприязнью уставился на занятого самоистязанием отчима Секундуса.

   Молодой парень в одних лишь панталонах яростно нахлёстывал себя трёххвостой плёткой, на концах которой бугрилось множество узлов, усеянных металлической щетиной. По спине проповедника вовсю текла кровь, но он только закусил губу и тихонько мычал в такт размашистым ударам.

   Вот оно как! Лично мне всегда казалось неправильным укреплять ненависть путём умерщвления плоти, пусть флагеллантство и не считалось ересью. Страдать должны не пасынки Церкви, страдать должны враги рода человеческого, и никак иначе.

   Решив, что увидел достаточно, я легонько постучал посохом о дверной косяк и отчим Секундус от испуга выронил плеть.

   - Что вы здесь делаете?! - вскрикнул он, заметил серебряный жетон служителя Officium Intolerantiae и сдавленно пискнул: - О, нет...

   - О, да, - ухмыльнулся я и кинул плащ на колченогий стул. - Отчим Латерис мне всё рассказал.

   - In nomine odium! [15] - всхлипнул пастор.

   - И Марк Хаста тоже запираться не стал, - продолжил я. - Как думаете, отчим, что я здесь делаю?

   - Нет! - бухнулся вдруг на колени Секундус. - Это была не моя идея! Это всё Хаста! Это он всё придумал!

   - Вот как?

   - Умоляю! Это Марк узнал о визитах отчима Латерис к блудницам! Он сказал, что этого так оставить нельзя, что это плевок в душу всех прихожан! Но если донести епископу, то настоятеля просто снимут, а совратившие его фигляры не понесут никакого наказания и продолжат сбивать с пути истинного горожан. И мне нечего было на это возразить! Вы видели их представление? Гнусность! Abominatio! [16]

   - Так это идея Хасты?

  - Да! Я не мог не поддержать его! Он единственный в этом пропащем городе разделял мои убеждения! Единственный праведник во всём городе! - По лицу Секундуса потекли слёзы. - В остальном нет моей вины! Это Марк дал ключи и деньги комедиантам, чтобы они пробрались в храм и устроили здесь оргию. Он приведёт... должен был привести солдат и тогда грешники понесли бы заслуженное наказание!

   - И они сейчас?..

   - Там, я слышал их голоса.

   Болван! - едва не выругался я вслух. Одни только беды от этого флагеллантства! Мало того, что сами женщин и вина чураются, так ещё и других по себе судят. Что плохого в том, что отчим Латерис развлекался с весёлыми девицами? Не с мальчиками же! Да и не силой их брал! Не в храме блудил, не на кафедре сношал! А этот ревнитель чистоты ради своих личных убеждений готов убить и даже хуже того - готов поставить под удар Церковь!

  Fatuus!

   Но ругаться я не стал. Вместо этого попросил:

   - Встаньте. - А когда проповедник поднялся с колен, со всей силы двинул ему в подбородок.

   Отчим Секундус без чувств рухнул на пол, я перевернул его на живот и, связав запястья прочным шнуром, поспешил в храм. Заглянул в распахнутую дверь и, хоть никого не заметил, но комедианты точно не успели убраться отсюда подобру-поздорову, поскольку от погружённой в темноту кафедры по пустому помещению гулко разлеталась размеренная мелодия шарманки.

   Я настороженно двинулся по проходу, краем глаза разглядывая однотонную серую кладку стен, изукрашенную теперь похабными рисунками, смазанными и торопливыми. Вскоре к завыванию шарманки присоединились сладострастные стоны черноволосой распутницы, а её совершено нагая сестричка неожиданно выпорхнула откуда-то из тьмы и закружилась в танце на мозаичном изображении распятой на тележном колесе Бестии.

  И акробаты - как же без них? Парни сноровисто работали малярными кистями, превращая храм в подобие третьесортного борделя.

   - Oh mea odium! - прошептал я, но только шагнул к осквернителям, как моего носа коснулась странная вонь.

  Странная? Да нет - то повеяло серой!

  И немедленно всплыли в памяти слова отчима Латериса о заточённом здесь знаменосце Бестии. Если эта тварь освободилась...

  Меня враз прошиб холодный пот, а мелодия шарманки вдруг набрала силу и зазвучала в моей голове. От неё веяло беспредельной радостью дикой охоты, ароматом луговых трав после тёплого дождя, хрустом, с которым входит в живую плоть острый наконечник, и облегчением от осознания того, что тело это - не твоё.

  Музыка заполонила сознание, и нечто внутри откликнулось на неё. Рёбра превратились в гигантский ксилофон, полые кости стали флейтами, зубы и костяшки пальцев отозвались стуком кастаньет, а поджилки звенели ничуть не хуже туго натянутых струн. Каждый выдох сдавливал лёгкие словно волынку, каждое биение сердца отдавалось в черепе, будто перестук палочек на старом солдатском барабане.

  Мелодия рвалась наружу, и рвала на куски меня, но боли не было, боль ушла, превратилась в упоительную смесь запаха любимой женщины, шума прибоя, горечи хмеля и нечто неосязаемого; того, что заставляет трепетать все фибры человеческой души.

  Счастье. Это было чистое, ничем не замутненное счастье.

  Фу, гадость! Меня чуть не вырвало.

  Счастье - дело сугубо личное. Когда кто-то трепанирует тебе череп и вкладывает в голову столь сильные эмоции, это уже не счастье - это рабство.

   Счастье и любовь - кандалы, лишь ненависть делает нас по-настоящему свободными.

  - Noverca nostri - odium da nobis libertatem...- забормотал я слова молитвы, - et defende nobis a creaturis inferni...[17]

  И сразу в голове прояснилось, с глаз будто спала пелена, а соблазнительные стенания юной блудницы превратились в пронзительные вопли ужаса. И на стенах блестела не краска, но потёки крови и ошмётки плоти, ведь орудовали акробаты не малярными кистями; нет - они запускали руки в распоротые животы и оскверняли серую строгость каменной кладки собственными потрохами.

   Я откинул посох и обнажил ятаган. Выкованный на заказ двойного изгиба клинок сужался к острию, и при необходимости им можно было как рубить, так и колоть. Знакомая тяжесть оружия придала уверенности, и я по вышарканным ступеням начал спускаться к кружившейся на мозаичном изображении бестии комедиантке, туда, где заходилась в истошных криках её сестра.

  Не успел. Только ступил на мозаику, и стоны стихли, а из-за кафедры вышел... вышло...

  У меня буквально ноги к полу приросли, стоило разглядеть ужасающее обличье знаменосца Бестии.

  На низком лбу двумя уродливыми наростами торчали загнутые рожки, под массивными надбровными дугами пламенем преисподней горели глаза. Морда заросла длинной седой щетиной, ноздри приполюсного носа торчали наружу, а окружённую бородой прорезь лягушачьего рта заполняли острые зубы. Лишённая растительности грудная клетка казалась несуразно мощной, густая шерсть покрывала кривые ноги с вывернутыми назад коленями. Между ног свешивался отросток больше походивший на набухшую конечность морского гада, именуемого учёными людьми Sepia officinalis. [18] Внизу - копыта.

   Продолжая твердить про себя молитву, я перевёл взгляд на зажатую в мускулистой руке многоствольчатую флейту, но не Fistula Panis [19], а жуткий инструмент, сотворённый из обломков перевитых сухожилиями трубчатых костей, с нижних концов которых капала кровь.

   На левую кисть знаменосец намотал чёрные волосы молоденькой комедиантки; он волочил её за собой, и симпатичная девчонка превратилась в комок изуродованной плоти. Тело словно пропустили через камнедробилку, на чудом уцелевшем лице окровавленной дырой выделялся разорванный рот.

   Oh mea odium!

   Я запнулся, и этой небольшой заминки оказалось достаточно, чтобы знаменосец стремительно подступил к мозаике на полу и, не решаясь зайти на неё, разинул зубастую пасть. Оглушительный рык гулко прокатился по храму, и акробаты вмиг бросили осквернять стены, а обнажённая танцовщица, соблазнительно виляя бёдрами, зашагала к поработившему её сознанию чудовищу.

  Медлить было нельзя. Если знаменосец выпьет ещё одну жизнь, в одиночку его уже не остановить!

   В пару шагов я нагнал танцовщицу и вонзил острие ятагана ей в спину, аккурат под нижнее ребро. Клинок легко пронзил комедиантку и окровавленной сталью вышел у неё из живота. Девица рухнула на колени и потянула за собой ятаган, тогда я упёр подошву сапога в девичье плечо и рывком высвободил клинок. Танцовщица без чувств растянулась на залитой кровью мозаике.

  Не теряя времени, я развернулся и рубанул ятаганом по запястью тянувшегося ко мне акробата. Легко перерубил и сухожилия и кости и новым замахом обрушил ятаган на голову второго комедианта. Изогнутый клинок рассёк череп, раздробил переносицу и засел над верхней губой.

  А крови - чуть. С трудом высвободив оружие, я едва успел отскочить от однорукого теперь акробата, зашедшего сбоку. Быстро рубанул и остро-заточенная сталь с хрустом перебила сустав, предплечье повисло, а одержимый даже не поморщился. Подавшись вперёд, он попытался сбить меня с ног, но волочившиеся по полу кишки за что-то зацепились, и мощным боковым ударом мне удалось снести его курчавую башку, так что та посвила на ошмётках мышц и лоскутах кожи.

  Только отвлёкся смахнуть брызнувшую в лицо кровь, и сразу в кушак вцепились чужие пальцы. Дотянувшийся до меня комедиант с раскроенным черепом потянулся к шее, я рукоятью ятагана шибанул его по изуродованному лицу, но хоть левый глаз лопнул и бесцветной жижей заструился по скуле, отшвырнуть парня не получилось.

  Тогда я выхватил стилет и вонзил острие в правую глазницу, окончательно ослепив акробата. Потом высвободился из мёртвой - воистину мёртвой! - хватки и кинулся вдогонку за танцовщицей, что, оставляя на мозаике кровавый след, упрямо ползла к знаменосцу Бестии.

  Порождение тьмы бесновалось у края мозаики не в силах ступить на изображение распятой госпожи, а когда я в пару шагов настиг девчонку, изо всех сил швырнуло в меня свою ужасную флейту. Острые сколы костей распороли рубаху и кожу, но поздно - ятаган уже рухнул вниз и с деревянным стуком врубился в девичью шею.

  - Ad gloriam odium! [20] - заорал я, когда на мозаику хлынул поток крови, и знаменосец Бестии взвыл так, словно его паром ошпарило.

  Но не паром, ненавистью!

  Кожа чудовища покраснела и покрылась волдырями, полыхавшее в глазах пламя преисподней потухло, и на какой-то миг показалось, будто на меня смотрят водянистые глаза Марк Хасты.

  Или так оно и было?

  Неважно - кровь вовсю клокотала на мозаике, а ятаган раскалился докрасна, и я бросился в атаку. Знаменосец Бестии хоть и был выше, мощнее и сильнее, но развернулся и козлиными прыжками помчался наутёк.

  Я - вдогонку. Не осталось ни страха, ни сомнений. Сознание заполонила одна лишь ненависть. Ненависть, которая делает нас истинно свободными и вдыхает жизнь в куски мяса, именуемые человеческими телами.

  Ненавижу - значит, существую!

  Ненавижу!

  Первый удар объятого пламенем ятагана пришёлся промеж лопаток. Брызнула нестерпимо вонявшая серой чёрная кровь, знаменосец жалобно взвыл, а следующим замахом мне удалось изловчиться и перебить ему колено. Тёмное создание с грохотом врезалось в кафедру, разнесло её в щепы и покатилось по полу.

  Я моментально оказался рядом и с размаху рубанул клинком по запрокинутой гортани. Лезвие, с хрустом перебив хрящи, застряло в мускулистой шее, и огонь с ятагана перекинулся на бороду. Знаменосец судорожно засучил ногами и ударом копыта отбросил меня в сторону. Боль обожгла бедро, острые грани смальты разодрали рубаху и оцарапали кожу, но ненависть моя была сильна, и я легко вскочил с мозаики и вновь бросился в атаку.

  - Odium aeternum! - заорал и продолжил кромсать шею твари уже потухшим, но от этого не ставшим менее острым клинком.

  А потом сталь прошла через кости и плоть и со звоном угодила в каменный пол.

  Дзанг! - удар болью отозвался в руку, клинок лопнул и разлетелся на куски.

  Но это было уже неважно - отрубленная рогатая голова чудовища валялась в шаге от истекавшего вонючей жижей тела.

  Теперь не встанет, теперь не оживёт. Какое-то время - точно.

  Закашлявшись, я повалился на ближайшую скамью и зажал отбитый и исцарапанный бок. Ненависть схлынула, навалились усталость и боль.

  Но ничего, жить буду. Я - буду, а кто-то нет.

  И я с сожалением поглядел на изувеченные тела девчонок, с которыми мы могли бы недурственно провести сегодняшний вечер. Вот тебе и per anum, вот тебе и per os.

   Решительно, все беды рода людского от гордыни, алчности и глупости.

  Вспомнился отчим Секунудос, который поставил свои личные убеждения выше уложений Церкви и едва не выпустил в мир знаменосца Бестии, захотелось найти его и удавить. Но не стал, нет.

  Не стоит растрачивать ненависть по пустякам. Ещё пригодится.

  И я толкнул ногой рогатую голову знаменосца, злобно пялившуюся на меня своими мёртвыми глазами...

 

<- Вернуться 

 

 

 

Поводырь мёртвых

 


Купить: Лабиринт


Текст на Литрес


Купить: аудио

Купить: Author.Today

 

Павел Корнев. Ритуалист Рутинёр

 


Купить: Лабиринт


Текст на Литрес


Купить: аудио