| Безликий. Пролог |
Пролог
Безликий
Иногда я готов убить, лишь бы только остаться в тишине. Особенно, когда нет никакой возможности махнуть на всё рукой и уйти, а от неприятных звуков натуральным образом раскалывается голова. На этот раз причиной мигрени стал невыносимо-визгливый тенорок Виктора Долина - нового приобретения хозяйки клуба. Распекавший танцовщиц хореограф то и дело срывался на фальцет, и никак не удавалось заставить себя не обращать на эти пронзительные крики внимания. Но - убить? Да нет, есть способ проще. Отложив кисть, я достал из кармана коробочку с надписью "Ohropax", вставил в уши изготовленные из пчелиного воска и пропитанной вазелином ткани беруши, надавил и наступила блаженная тишина. Давящее присутствие головной боли исчезло, а вслед за ним пропало и желание свернуть крикливому баламуту шею. Хорошо! Я вновь взял кисть и взглянул на сцену, где шёл последний перед завтрашней премьерой прогон. Девушки из кордебалета были прекрасны и восхитительны, но Ольга Орлова своей грацией легко затмевала их всех. Даже не потребуй этого хозяйка клуба, я в любом случае поместил бы на афишу именно русскую приму и никого другого. Просторный зал был погружён в полумрак, газовые фонари освещали лишь сцену да мой закуток с большим плакатом и парой мольбертов поменьше. Какое-то время я наблюдал за прогоном, подмечая интересные детали, а затем вновь вернулся к работе, но только начал смешивать краски, и репетиция уже подошла к концу. Ольга первой покинула сцену, вслед за примой побежали разряженные девицы из кордебалета. Постановщик наконец прекратил бесноваться, вытер платочком вспотевшее лицо и спустился к Софи Робер - черноволосой женщине в длинном узком платье, облегавшем стройную фигуру словно вторая кожа. Рядом с ними тут же оказался буфетчик Морис Тома. Владелица клуба взяла с подноса бокал с шампанским и что-то сказала постановщику. Долин от угощения отказываться не стал, но при этом отчего-то сильно смутился и вперил взгляд себе под ноги. Оно и немудрено: за те два года, что Софи управляла доставшимся от супруга клубом, она в совершенстве овладела искусством укрощения творческих личностей вне зависимости от степени их известности и взбалмошности. Я не удержался, взял карандаш и принялся небрежными штрихами рисовать Софи. На скорую руку изобразил её вьющиеся волосы, мягкий овал лица, прямой нос, ямочки на щёках и полные губы. Затем добавил лёгкие морщинки в уголках миндалевидного разреза глаз, несколькими быстрыми движениями наметил высокую грудь, стройную талию и длинные ноги, а под конец не удержался и вместо платья обрядил Софи в корсет и чулки с подвязками. В руку вложил хлыст. Бедный, бедный Виктор. Надеюсь, завтрашняя премьера нашу хозяйку не разочарует... Пока я развлекался почеркушками, Виктор и Софи допили шампанское и покинули зал. Пришлось вновь заняться плакатом, попутно размышляя, в какое из окрестных заведений заглянуть после работы. У работы с красивыми женщинами есть один существенный недостаток: она... утомляет. Некоторое время спустя вернулся Морис, уже без подноса, в куртке и кепке. Один за другим он погасил газовые светильники у сцены и направился к моему закутку. Я увидел, как его губы сложились в беззвучное "Пьетро!" и постучал указательным пальцем по уху. - Не слышу! Для буфетчика моя манера затыкать уши во время работы секретом не была, поэтому он молча указал на ближайший газовый рожок. - Погашу! - пообещал я, слыша собственные слова слова странно искажёнными, словно они звучали у меня в голове. Морис кивнул и ушёл в коридор. Накануне премьеры Софи предоставила свободный вечер всему персоналу за исключением ночного сторожа и меня. Впрочем, я цепью к мольберту прикован не был. Закончу работу и уйду. Вытерев обрывком льняной тряпки пальцы, я откинул полу убранного на стул пиджака и за цепочку вытянул из кармана серебряную луковицу часов. Взглянул на циферблат, убрал хронометр обратно и вдруг уловил отголосок непонятного удара, словно кто-то опрокинул шкаф или со всего маху захлопнул массивную входную дверь. Шум вызвал точно не прокативший мимо клуба паровик; размеренный перестук их стальных колёс давно сидел у меня в печёнках. Нет, это было что-то новое. Необычное. Я начал вытаскивать беруши, но поторопился и лишь затолкал их ещё глубже. В сердцах выругался и, на ходу пытаясь подцепить ногтями скользкую материю, вышел из зала в фойе, а там враз позабыл об ушных заглушках. Ночной сторож валялся у входной двери и вокруг его головы растекалась лужица крови. Я подскочил к нему, опустился на колено и приложил пальцы к шее. Пульса не было. Какого дьявола?! В глаза бросилась распахнутую дверь служебного коридора, я забежал в него и увидел, что у кабинета Софи Робер стоит незнакомый моложавый господин, невысокий и крепкий. При моём появлении он нахмурился и спешно завёл правую руку за спину. Я кинулся к незнакомцу и на ходу затараторил: - Синьор! Нужна ваша помощь! Сторожу плохо, он весь в крови! Вышел на улицу и свалился с крыльца, представляете? Всё залил кровью! У нас приличное заведение, а не какой-нибудь притон! Что подумают люди?! Молодчик в сером костюме произнёс в ответ что-то отрывистое и злое. - Не слышу! - постучал я себя пальцем по уху, продолжая шагать по коридору. - Синьор! Ночной сторож сильно расшибся! Нужна ваша помощь! Незнакомец ступил вперёд и резко махнул короткой дубинкой, метя мне по голове. Я шатнулся в сторону и дубинка мелькнула перед лицом, а промахнувшийся молодчик провалился вперёд. Рывок за руку, локтем в лицо! Тычок пришёлся точно в подбородок, голова крепыша мотнулась назад, и он уселся на задницу. Но сознания не потерял, вытаращился на меня и вновь разинул рот. Я шибанул коленом в висок, и незнакомец завалился на спину, приложился затылком об пол и распластался без чувств. Чистый нокаут. Распахнувшийся пиджак открыл поясную кобуру, и я не стал поднимать набитую свинцовой дробью дубинкой, вместо этого завладел револьвером. Переломил его - барабан подмигнул донцами нестрелянных патронов. Заняты оказались все шесть камор. В мои руки попал "Веблей" тридцать восьмого калибра с четырёхдюймовым стволом; почему-то это обстоятельство показалось очень важным, но копаться в обрывках смутных воспоминаний не оставалось времени. Я выругался и толкнулся в кабинет. Налётчиков оказалось двое. Усатый дылда прижимал Софи к письменному столу и выкручивал руку, не давая дотянуться до ножа для бумаг, его лысоватый напарник пытался задрать хозяйке клуба платье, но узкая юбка застряла на бёдрах и никак не поднималась выше. Плешивый тип заранее спустил брюки и оказался столь увлечён грядущим развлечением, что на стук распахнувшейся двери даже не обернулся. На моё появление среагировал лишь долговязый. Смахнув нож для бумаг на пол, он резко крутанулся от стола и тотчас в его руке возник выдернутый из кобуры револьвер. Хлопнуло! "Веблей" в моей руке дёрнулся, и хоть стрелял от бедра, усатый завалился с кровавой дырой посреди лба. Плешивый что-то крикнул и дёрнул из кармана пиджака чёрный браунинг, но воспользоваться оружием не успел: две пули, одна за другой, угодили ему в низ живота. Налётчик выронил пистолет, зажал ладонями пах и сполз по стенке на пол. Выждав пару мгновений, я добил его выстрелом в голову и вернулся в коридор. Но только взял на прицел молодчика с дубинкой, и подскочившая со спины Софи ухватила за руку и заставила опустить оружие. - Что такое? - удивился я. - Не слышу! Хозяйка клуба выдохнула беззвучное проклятие, подцепила своими длинными ярко-алыми ногтями беруши и выдернула их из моих ушей. - Это сыщики! - крикнула она. - Пьетро, ты застрелил полицейских! - Разве ты не платишь им за спокойствие? - Это не местные! Сыскная полиция! Ньютон-Маркт! Я опустился на корточки рядом с начавшим ворочаться крепышом и приложил его рукоятью револьвера по лбу, вновь отправляя в забытьё - лобная кость толстая, проломить её неосторожным ударом нисколько не опасался. После этого вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, открыл его и выругался. Внутри и в самом деле обнаружилась служебная карточка на имя Фредерика Гросса, детектива-констебля сыскной полиции метрополии. - Ньютон-Маркт? - поднялся я на ноги. - Софи, какого дьявола им от тебя понадобилось? Хозяйка клуба вернулась в кабинет, переступила через растёкшуюся по паркету лужу крови и взяла со стола портсигар. Поспешно закурила, и вставленная в мундштук из слоновой кости сигаретка заходила ходуном в её дрожащих руках. - Софи! - Деньги! - выкрикнула она в ответ и уже куда спокойней повторил: - Им нужны были деньги! Что же ещё? Деньги? Объяснение убедительным не показалось, но прежде чем я успел собраться с мыслями, послышался требовательный стук во входную дверь. - Откройте, полиция! - донеслось с улицы. - Думаю, он неплохо меня разглядел, - усмехнулся я, взял на прицел голову оглушённого детектива-констебля и выдохнул: - Пуф! Стрелять не стал, вместо этого переломил револьвер и опустошил барабан; патроны разлетелись по полу вперемешку со стреляными гильзами. После этого я кинул разряженный "Веблей" в кресло и спросил: - Покровители прикроют тебя? Софи кивнула. - Прикроют. Только надо сделать пару звонков. В дверь колотили всё сильнее, и я нахмурился. - Так чего же ты ждёшь? Хозяйка клуба сняла трубку с телефонного аппарата и печально улыбнулась. - Прощай, Пьетро! Мне будет тебя не хватать! - Увидимся! - с усмешкой бросил я в ответ и побежал к чёрному ходу. Пусть начальник местного полицейского участка и был давно прикормлен, но убийство двух сыщиков Ньютон-Маркта явно не тот случай, на который станут закрывать глаза из-за сотни франков в неделю. Пьетро Моретти должен был исчезнуть. Навсегда.
2
Мансарды и крыши - будто ступеньки в небо. Поднимись на чердак, выберись через слуховое окно на крутой скат - и дымный шумный город раскинется внизу, а над тобой останутся лишь облака да редкие дирижабли. Ну и голуби, куда без них. Последний вечер лета я встречал на террасе пятиэтажного дома посреди моря черепичных крыш. Полотняный навес над головой легонько трепетал под порывами ветра, вдалеке в сером мареве смога маячили башни старого города, было тихо и спокойно. И никого поблизости - ни закопчённых трубочистов, ни вездесущих голубятников. На застеленном газетой столе лежал немудрёный ужин: две булки белого хлеба, пара головок сыра, кисть винограда, кусок копчёного окорока и три бутылки молодого красного вина. Я как раз вкручивал штопор в пробку первой из них. Последний ужин приговорённого? Отчасти так и было: убийца полицейского, пусть даже и полицейского продажного, едва ли мог всерьёз уповать на долгую жизнь, хотя бы и на каторге. Такому попросту не дожить до суда. У Пьетро Моретти не было ни единого шанса перехитрить судьбу. Прячься - не прячься, один чёрт, отыщут и затравят, будто дикого зверя. И потому он должен был исчезнуть. Свой прощальный ужин я начал, когда на город уже накатили сумерки и серое марево смога растворилось в темноте, загорелись уличные фонари, замигали разноцветными огнями витрины и вывески. Где-то мягко светились газовые лампы, где-то резали взгляд отблески электрических светильников. Громыхали на стыках рельс колёса паровиков, фыркали пороховые движки самоходных колясок, стучали по мостовым копыта впряжённых в экипажи и телеги лошадей. Вечерняя суета нисколько не занимала меня; покачивая в руке стакан с вином, я отрешённо смотрел в небо. Звёзд видно не было, лишь помаргивали в выси бортовые огни грузовых и пассажирских дирижаблей. Внутри всё сильнее разгоралось мягкое жжение, лицо покрылось испариной, блуза на спине пропиталась горячим потом. Вскоре оттягивать неизбежное уже не осталось никакой возможности; я собрал остатки еды и пустые бутылки в холщовую сумку и спустился с крыши в общий коридор. Там отпер боковую дверь и прошёл на мансарду. Тесная кухонька, небольшая гостиная с окном в скошенной крыше и спальня, куда едва-едва поместились платяной шкаф и узкая кровать. Задёрнув окно, я разжёг газовые рожки, и гостиную заполонил мягкий желтоватый свет. В ростовом зеркале отразился высокий молодой человек со смуглой кожей, копной непослушных чёрных волос и привлекательным лицом уроженца Апеннинского полуострова. Нос с горбинкой, твёрдый подбородок, тёмные - очень тёмные и глубокие глаза. Немного печальные. Глаза мечтателя и поэта. Именно благодаря им да ещё из-за тонких длинных пальцев образ художника и приобретал свою удивительную завершённость. Пьетро Моретти, живописец. Не гений, но и не бездарность. Я снял пиджак и принялся раздеваться, скидывая одежду прямо на пол. Писаным красавцем Пьетро не был. Слишком худой, с тонкими ногами-спичками и немного сутулый. Кожа туго обтягивала рёбра, но на животе и боках уже начинал скапливаться жирок. Плечи оказались узкими, а вот руки в противовес им выглядели жилистыми и сильными. Жжение в районе солнечного сплетения всё усиливалось и усиливалось, и почти сразу отражение в зеркале перестало быть черноглазым. Зрачки поблекли и выцвели, засияли лучезарным светом. Тогда я принёс из шкафа в спальне листы ватмана и развесил их по обеим сторонам зеркала. На одних рисунках было запечатлено лицо молодого мужчины в профиль и анфас, на других я изобразил его в полный рост. Вид спереди, с боков, со спины. На полушаге и в прыжке. Тёмные волосы с левым пробором были выбриты на висках и затылке, глаза угрюмо смотрели из-под надбровных дуг, лоб перечерчивали нити морщин, прямой нос слегка изгибался из-за давнишнего перелома, а губы кривились в ироничной ухмылке. Открытое лицо казалось смутно знакомым, тут свою роль сыграло отдалённое сходство с хозйкой клуба, Софи Робер. Этот человек был несколько ниже Пьетро Моретти и куда шире в плечах. С роста и стоило начинать. Жжение распространилось на всё тело, кожа стала очень тёплой, даже горячей на ощупь. Воздух колыхался вокруг меня как над раскалённой плитой. Я сделал глубокий вдох, напрягся - и плоть потекла, словно размягчённый воск. В один миг тело просело на пять или шесть сантиметров, опасно хрустнул и загорелся огнём позвоночник. В него будто забили раскалённый штырь! Я шумно выдохнул, пережидая пока отступит боль, а лишь она немного утихла, усилием воли раздвинул своё тело в плечах и нарастил мышечную массу рук! Те взорвались огнём, заломило ключицы и скрутило рёбра, но я уже сделал новый вдох и рывком согнал с живота и боков скопившийся там жирок. По большей части излишек плоти ушёл вниз и восполнил худобу ног. Колени подогнулись, лишь чудом удалось не усесться на пол. Но - устоял. Обильная трапеза позволила прибавить к собственному весу ещё пару килограммов, за счёт этого новое тело вышло куда более мощным и плотно сбитым. Тело? Да нет, пока лишь заготовка оного. Я вновь направил силу в руки и заскрипел зубами от болезненного биения пульса в голове. Но не остановился, не скорчился на полу. Перетерпел. На следующем вдохе резкая боль охватила всю грудную клетку, пришлось стиснуть зубы, шаг за шагом прорабатывая и усиливая мышцы торса. Справился и с этим, а когда пришёл черёд пресса, по коже уже вовсю струился кровавый пот. Пришлось откупорить последнюю бутылку и жадно приложиться к горлышку, дабы хоть как-то унять терзавшую мышцы резь и восполнить потерю жидкости. Напоследок я сделал ноги поджарыми и атлетическими, а потом стиснул лицо ладонями, и тотчас взорвалась невыносимой болью голова. Кости черепа деформировались и сместились, принимая новую форму; податливая плоть повиновалась касаниям пальцев, словно мягкая гончарная глина. Первым делом я придал лицу форму правильного овала с немного более высоким, чем прежде, лбом. После укоротил мочки и чуть сильнее приплюснул уши, а затем несколькими осторожными касаниями добавил массивности надбровным дугам. Глаза запали сами собой, осталось лишь выправить нос, доработать скулы и подбородок, да ещё вылепить себе новые губы. Рот стал шире; я подводил из стороны в сторону нижней челюстью и сплюнул на пол кровью. Мне было нехорошо. Сияние глаз начало затухать, тогда я зажал нос пальцами и под мерзкий хруст повернул его сначала в одну сторону, а затем в другую, добиваясь нужной искривлённости. На грудь потекла кровь, но я не обратил на это никакого внимания и открыл саквояж с медицинскими инструментами. Воткнул кончик скальпеля в бедро и повёл вверх, бесстрастно удлиняя неглубокий порез. Затем накрыл царапину ладонью и немного подержал так, а когда отнял руку, на коже остался застарелый рубец. Ещё одна подобная отметина украсила рёбра, две прочертили правое предплечье, три - левое. После я рассек бровь и добавил с обеих сторон глубокой царапины чёрточки-порезы, имитируя следы хирургических швов. Сильное поначалу кровотечение очень быстро прекратилось, от ранки остался лишь тонкий след шрама. Под конец я резанул скальпелем вниз от левой мочки к подбородку, и прочертившая загорелую кожу белая ниточка добавила лицу асимметрии, удивительным образом сделав его живым и запоминающимся. Финальный штришок? Да! Это был именно он! Я бросил скальпель в саквояж, вытерся старой блузой и вновь посмотрелся в зеркало. Там отразился незнакомец. Быстрый, жилистый и довольно опасный. Мастер не кисти и карандаша, а ножа и кастета. От художника осталась копна тёмных волос, но... Это могло и подождать. Ещё не так давно переполнявшая меня сила почти развеялась, сменилась неуютной опустошённостью; я ухватил последние крупицы власти над собственным телом, направил их в кисти и со всего маху приложился кулаками по кирпичной стене. Левой-правой! Из глаз потекли слёзы, и я зашипел сквозь стиснутые зубы, придавая костяшкам нужный битый и ломаный вид. Затем прошёлся по комнате, репетируя упругую походку уличного забияки, а только избавился от последних остатков утончённости итальянского художника, как щёлкнул замок входной двери. Выхватив из саквояжа скальпель, я отступил к стене, но тревога оказалась напрасной: это пришла Софи. Она смерила меня внимательным взглядом и улыбнулась. - Да ты теперь просто красавчик, Пьетро! Я кинул скальпель в саквояж, на миг замер, искажая голосовые связки, и спросил своим новым голосом: - Пьетро? С чего ты взяла? Софи рассмеялась волнующим грудным смехом. - О, тебе меня не обмануть, даже не надейся. Узнаю в любом обличье, так и знай. Она не шутила, и эта уверенность меня откровенно обескуражила. - Я что-то упускаю? Скажи! Это важно! Госпожа Робер указала пальцем чуть ниже живота. - Твоё мужское достоинство, Пьетро. Всякий раз оно остаётся... неизменным. Я фыркнул. - Откуда такая категоричность? Объективности ради тебе стоит познакомиться с ним поближе! Софи покачала головой. - Не стоит всё усложнять, Пьетро. Нас слишком многое связывает, чтобы впутывать в отношения ещё и постель. Я лишь кивнул, и тогда хозяйка клуба вытащила из ридикюля и протянула мне не слишком новый на вид, если не сказать - изрядно потрёпанный, паспорт. Я раскрыл картонную карточку, прочитал: - Жан-Пьер Симон. - И удивлённо хмыкнул. - Не Робер? - Ты не родной брат, только кузен. Согласно отметкам пограничной службы Жан-Пьер Симон прибыл на остров два месяца назад и больше Атлантиду не покидал, а внесённое в соответствующие графы описание внешности законного владельца паспорта подходило к моему нынешнему облику наилучшим образом. - С этим Жан-Пьером проблем не будет? - поинтересовался я на всякий случай. - Не всплывёт в самый неподходящий момент? - Нет, он отбыл в Новый Свет по фальшивым документам. - Неприятности с законом? - Карточные долги. Я положил паспорт на стол и передвинул к зеркалу один из стульев. - Подстрижёшь? Эти патлы портят мне весь образ! Софи пригляделась к развешанным на стенах листам с набросками и кивнула. - Сделаю, - пообещала она, стянула с рук кружевные перчатки и достала из саквояжа ножницы и расчёску. Я уселся на стул и спросил: - Как всё прошло с полицией? Твои высокопоставленные знакомые замолвили за тебя словечко? Хозяйка клуба поморщилась. - Учитывая обстоятельства, всем показалось разумным не предавать дело широкой огласке. Убитый со спущенными штанами сыщик - не лучшая реклама для Ньютон-Маркта. Если история просочится в прессу, полетят головы. - Надеюсь, я не слишком сильно приложил детектива-констебля? Он уже дал показания? Софи перестала щёлкать ножницами, заставила меня повернуть голову и лишь после этого ответила: - Детектив-констебль очнулся и уверенно опознал в напавшем на него человеке Пьетро Моретти, художника клуба "Сирена". - Как он объясняет свой визит в клуб? - Никак. Уверяет, что сержант просто велел караулить в коридоре. - Он не мог не слышать твоих криков! - Не вертись! - одёрнула меня Софи. Я не послушался и задал новый вопрос: - Уже известно, как они попали внутрь? - Якобы дверь была не была заперта. - А сторож? - Его убивать не собирались. Это вышло случайно, когда он попытался выставить их на улицу. Всё списали на оказание сопротивления полицейским при исполнении служебных обязанностей. Расследования не будет. - Чушь! - зло выругался я. - Что говорит их инспектор? - Прекрати! - потребовала госпожа Робер. - Не стоит ворошить это дело! Этим и без нас есть кому заняться! Я покривил уголок рта и перечить не стал. Заставил себя расслабиться и начал любоваться отражением подстригавшей меня женщины. Софи перехватила взгляд и заметила: - Ты не кажешься особо расстроенным. Надоело возиться с красками? - Вовсе нет. Рисовать мне нравилось. Я немало преуспел в этом ремесле, пусть стать известным живописцем рассчитывать и не светило даже при самой большой удаче. Для этого мне не хватало самой малости - вдохновения. Я мог подражать великим и копировать их стиль, но не более того. - Что же тогда? - заинтересовалась Софи. - Узнал о себе кое-что новое. - В самом деле? - Оказывается, я неплохо стреляю. Госпожа Робер передёрнула плечами, словно отгоняя неприятное воспоминание, и начала выстригать затылок. Кожа там оказалась заметно светлее загорелой шеи, и это добавляло моему образу дополнительной убедительности, раз уж Жан-Пьер прибыл в столицу из колониальной Африки лишь пару месяцев назад. Размеренно щёлкали ножницы, состриженные волосы падали на пол и щекотали кожу. Когда на затылке открылась отметина старого ожога, Софи не выдержала и вздохнула. - Пьетро! Тебе под силу стать самим совершенством, прекрасным как античный Аполлон, к чему эти шрамы? Я лишь неопределённо хмыкнул в ответ. Как обычному человеку не дано избавиться от пупка, так и ожоги в той или иной форме проявлялись в каждом из моих обличий. Они словно связывали меня с давно позабытой прошлой жизнью, но говорить об этом не хотелось. Когда с подстрижкой было покончено, я поднялся на ноги и произнёс, намеренно выделяя интонацией грассирующую "р": - Благодарю, мадам! Софи сложила опасную бритву, которой подбривала мне шею, убрала её на стол и от души рассмеялась. - Пьетро, ты бесподобен! - Жан-Пьер, - напомнил я. - Не забывай, кузина, меня зовут Жан-Пьер. - До встречи, кузен. Кузина поцеловала меня в щёку и покинула мансарду, оставив после себя лёгкий аромат духов и куда более явственное предчувствие грядущих неприятностей. И если запах туалетной воды сгинул, стоило лишь спалить в камине бумажные листы с набросками, то дурные мысли никуда не делись. Не было ни малейших сомнений, что визит сыщиков в клуб отнюдь не случайность, а лишь первый ход в игре, правила которой нам никто не удосужился объяснить. Впрочем, так или иначе, любая игра неизменно сводится к банальному "убей или умри". Третьего не дано. Не в этой жизни.
Обсудить на форуме // Читать дальше ->
|
||||||||
Поводырь мёртвых